Заглянуть вперед - Страница 40

Фолкнер подошел к нему. На лице у него было написано глубокое облегчение.

— Вот это уже больше похоже на Макса Хэрроу! — радостно сказал он. — Знаешь, ты был немножко не в себе.

— Я… э-э… наверное, излишне поддался влиянию обстоятельств.

Макс провел рукой по лицу, его сердце готово было выскочить из груди.

— И наговорил профу много гадостей, за которые должен извиниться. Он еще долго будет в операционной?

— Постой, постой, Макс, — сказал Фолкнер. — Сначала ты поедешь домой, ляжешь в постель и выспишься как следует, а уж потом можешь делать все, что тебе угодно. Собственно, я как раз собирался договориться насчет неотложной для тебя. Звонила Диана, она волнуется за тебя ужасно, и я сказал, что ты жив-здоров и через час будешь дома.

Хитрая, искусная ложь вырвалась у Макса сама собой.

— Гордон, если я вернусь домой в таком состоянии, будет еще хуже. Мне бы надо помыться. Может, раздобудешь где-нибудь бритву, а? Я хочу побриться и привести себя в более-менее божеский вид, а то я сейчас, наверное… м-м-м… я сейчас, наверное, похож на Смиффершона!

Помолчав немного, Фолкнер нерешительно хохотнул. Он похлопал Макса по плечу.

— Ладно, твоя взяла, — сказал он. — Умывайся, брейся, а я вместо неотложной вызову тебе такси. В самом деле, не стоит лишний раз пугать Диану. Няня, попробуйте разыскать где-нибудь бритву для доктора Хэрроу, хорошо?

Сиделка кивнула и вышла.

— Я все-таки хочу извиниться перед профом, — продолжал Макс. — Мне бы только поговорить с ним минутку, когда он выйдет из операционной, и все. Обычная ампутация наверняка не займет у него много времени.

Фолкнер взглянул на часы.

— Наверное, это мысль. Я так понимаю, что твоя выходка его очень расстроила, — пробормотал он. — Они закончат минут через двадцать, самое большее через полчаса.

— Ну, тогда я подожду его возле операционной, — оказал Макс и встал. — Чтобы потом, не теряя времени, сразу же ехать домой.

Он криво улыбнулся.

— Мне ведь и в самом деле нужно отдохнуть, правда?

10

Над запертой дверью операционной ярко светилась надпись: «ТИХО! НЕ ВХОДИТЬ! ИДЕТ ОПЕРАЦИЯ». Макс ждал в коридоре. Он был взвинчен до предела. Его напряжение было так велико, что он с трудом удерживал себя на одном месте.

С не меньшим трудом сдерживал он лукавую улыбку, которая то и дело растягивала его губы. Он был восхищен собственной изобретательностью. Вот самый верный способ сделать так, чтобы ужасные кошмары, движимые из будущего в прошлое их ненавистью, стали мучить не такого же ни в чем неповинного бедолагу, как он сам, а одного из тех, на ком лежала прямая ответственность за чудовищное преступление, которому предстояло совершиться.

Он с нетерпением поглядывал на часы. Время тянулось невыносимо медленно, и надпись над дверью все еще светилась. Проходившие мимо по коридору сотрудники с любопытством поглядывали на него, но, судя по всему, слухам о его сумасбродствах не дали распространиться слишком далеко, к тому же, умытый и побритый, он мало чем отличался от прежнего Макса Хэрроу, так что никому не приходило в голову спросить его, что он здесь делает.

Вдруг он увидел, что надпись над дверью погасла. Он бросился вниз по коридору и спрятался за угол, так, чтобы его не заметили выходящие из операционной. Потом стал внимательно слушать.

Сначала он услышал щелчок, потом плавный, скользящий звук — открывали дверь. Шаги, приглушенные резиновым покрытием пола, ровный, гладкий звук превосходно смазанных колес, мягкий шепот резиновых шин, катящихся по резине, — это пациента увозили к лифту в самом конце коридора. Голоса стали громче; он узнал высокий, похожий на женский, тенор Кидуэлли, который говорил что-то о том, как легко и без осложнений прошла операция, услышал, как Ленш предложил всем вместе выпить перед обедом.

Он подождал, пока они уйдут переодеваться, потом вышел из своего укрытия и осторожно заглянул в операционную.

Один из ассистентов отключал наркозную машину, звякая баллонами с газом, сестра убирала неиспользованные инструменты, а те, которыми пользовались во время операции, уже лежали в ванночке с дезинфицирующим раствором, готовые к стерилизации. Рядом стояло большое алюминиевое блюдо с тщательно подогнанной крышкой, на одной из его ручек висела табличка с красной, заметной издалека надписью: «ДЛЯ КРЕМАЦИИ».

— Откройте-ка мне другую дверь, — сказал молодой человек, который возился с наркозной машиной. Он взял ее за ручки и поставил на колеса. Сестра оглянулась, послушно отложила инструменты, которые разбирала, и пошла к двери.

Это был подходящий момент. Одним прыжком Макс влетел в операционную, схватил алюминиевое блюдо, и, чуть его не уронив, — оно оказалось неожиданно тяжелым — выбежал в коридор.

За его спиной раздались крики, топот бегущих ног. Он не обращал внимания, даже не оглянулся.

Вцепившись в блюдо изо всех сил, он мчался вниз по коридору, будто сам дьявол гнался за ним по пятам. Он никогда раньше не думал, что коридоры эти такие длинные, длинные, как бесконечный ужас кошмаров, каждый поворот — непроходимое препятствие, как глухая стена.

— Вернитесь! Остановите его!

Бесплотными призраками плыли их крики вокруг него, но бешеный гул крови в ушах забивал их, глушил, уносил прочь.

Он был уже в вестибюле, люди испуганно шарахались в стороны. Сиделки. Вахтер. Пациенты — одни только пришли, другие уже выписываются. Он увидел, что вахтер бросился ему наперерез, закрывая дорогу к большой стеклянной двери, сейчас начнет задавать вопросы, а телефон трезвонит, не переставая. Он поднял алюминиевое блюдо, и, держа его, как щит, или, скорее, как таран, прошел сквозь дверь, осыпав пол дождем стеклянных осколков. Кажется, несколько осколков впились ему в руки, но до порезов ли сейчас, когда на осуществление задуманного плана остаются считанные секунды?