Заглянуть вперед - Страница 15

Паулина снова стала шалить, прыгать. Оставалось только удивляться, как это ей удается при таком скудном питании. «Наверное, к лучшему, что приходится присматривать за ребенком, — подумала миссис Сноуден. — Так сохраняется хоть какая-то связь с жизнью». Веселое настроение ребенка немного передалось и ей, и они заторопились из комнаты в комнату, как будто несли кому-то добрую весть, и комнаты за ними погружались в темноту, а затем вспыхивали лампами звукового накаливания. Они взбежали по лестнице, на секунду замешкались у окна на лестничной площадке и промчались по всем спальням, превратив их жидкий вечерний сумрак в настоящую цитадель яркого света. Весело смеясь, Паулина бросилась в постель. Миссис Сноуден схватила ее, раздела, тормоша и пощипывая, и накрыла видавшим виды одеяльцем. Потом поцеловала девочку на ночь, погасила свет, закрыла дверь и обошла все комнаты, выключила свет и там.

Как только бабушка вышла, Паулина спрыгнула с кровати, пробежала в ванную, открыла аптечку и вынула оттуда пузырек с надписью «Снотворное». Открыв его, она скорчила рожицу перед зеркалом и проглотила одну таблетку. Потом поставила пузырек на место и хлопнула дверцей. Этот, издававший шум предмет, она тоже хранила в тайне.

Она не понимала, что она делала, ведь у нее было смутное представление о значении всех этих предметов. Она их вообще почти не отличала один от другого. Все, что окружало ее, делилось на две обширные категории: «то, что имеет к ней отношение» и «то, что не имеет».

Громко топая ножками (она все так же не слышала ни звука), Паулина подошла к кровати, состроив рожицу пострашнее, чтобы отпугнуть темноту. Устроившись в постели, она стала думать. Зачем она ворует бабушкины таблетки? Наверное, затем, чтобы избавиться от картинок. Таблетки отгоняют их и превращают все в черную пустоту.

Чаще всего появлялась картинка, вызывавшая боль. Теплота, лицо, нежность, что-то очень смутное и в то же время очень знакомое, кто-то мягкий и нежный, который давно уже не появлялся, он носил ее и ласкал. Когда Паулина вспоминает о нем, ей всегда хочется плакать.

Мучительная картинка ушла, появилась скучная картинка. Высокая, пахнущая старостью женщина, вдруг ставшая всем после того, как та, другая, ушла: скрюченные пальцы, истертые пуговицы, медлительная возня у плиты, картонки с бессмысленными значками — занудная и непонятная, как и все, что она делала.

Новая картинка. Комната там, в конце улицы, куда ее водили каждое утро. В ней полно маленьких людей. Одни — такие же как она, в платьицах, другие — коротковолосые и непоседливые. Там были и большие, в руках у них тоже таблички, с отчаянными лицами они ходят между рядами и руками пытаются объяснить что-то совершенно непонятное.

Еще одна картинка. Она вытолкнула все остальное. На этот раз — что-то очень нужное, странное, как солнечный свет, что-то навсегда утерянное, утерянное… как смех…

Таблетка сработала, как бомба замедленного действия, и Паулина уже спала крепко, без сновидений, только остатки возбуждения, полученного за день, слабо шевелились в ее мозгу.

Миссис Сноуден выключила телевизор и откинулась в кресле. Показывали немой фильм — новейшие научные изыскания отбросили развлечения на много лет назад, на ту стадию, на которой они находились в молодые годы ее дедушки. Некоторое время она следила за немыми жестами, сопровождаемыми колонкой диалога:

Джин: Значит, ты знал, что он мне не отец, Денис?

Денис: С первой же встречи в Мадриде.

Джин: А я поклялась, что никто никогда не узнает.

Вздохнув, миссис Сноуден выключила эту чепуху и опустилась в кресло, прикрыв глаза рукой. Телевидение только подчеркивало ее одиночество, одиночество каждого из людей. Она усмехнулась про себя, вспомнив, как в газетах называли эту войну Гуманной. И ей захотелось, чтобы война была, как прежде, варварской, — с бактериями и водородными бомбами, чтобы человек лишился своего «я», стал чем-нибудь вроде Генри Моора, затиснутого в бомбоубежище в толпе себе подобных. Теперь же, оставленная наедине с собой, она чувствовала, что ее собственная индивидуальность превращается в страшную тяжесть.

Муж миссис Сноуден ушел в самом начале войны, да так и не вернулся. Он работал в каком-то секретном месте, где, — она не знала. Уже два года от него не было вестей. Раньше он каждый год присылал поздравления к рождеству, но однажды почему-то не прислал, а потом, когда бумаги стало не хватать, письма вообще запретили. Она даже не знала, жив ли он или нет. А, впрочем, сейчас это ее волновало не очень. Сердечные привязанности сделались неуместными.

Миссис Сноуден приехала к родителям сюда, в старый дом, после того, как попала под сокращение, и ее уволили из Университета. Тогда закрывали все факультеты, кроме естественных. В одну из голодных зим умерла мать, а потом и отец. Затем, во время звукового налета, погибла ее замужняя дочь. И Паулина, крохотный несмышленыш, стала жить с ней.

Все это бездушные, сухие факты, подумала она. Факты излагают для того, чтобы объяснить, как возникла та или иная ситуация, но чтобы объяснить саму ситуацию…

Никто на Земле не слышит ни звука. ВОТ единственно важный факт.

Она вскочила и резко отдернула край занавески. Грязно-серые лохмотья вечернего света все еще колыхались над сомкнутыми рядами дымоходов. Чем больше нагромождалось домов вокруг, тем более одинокой она себя чувствовала. «Должно быть, пришел час всеобщего сумасшествия», — громко сказала она и задернула занавеску. Что-то громадное и ужасное пришло, чтобы прервать череду дней. Она скользнула взглядом по тройному ряду старых монографий над письменным столом: «Литература тысяча восемьсот девяностых» Джексона, «Научная фантастика начала двадцатого века» Монтгомери, «Романисты психологической эры» Слейда, «Золя» Вильсона, «Вильсон» Ноллибенда — ряд ископаемых, так же безнадежно мертвых, как и те разделы «Англ. лит.», которые они некогда пестовали.